Отсветы синевато-зеленых молний, раскаты грома и струи дождя, бившие в окна капитула, долго не давали уснуть в ту ночь князю греко-униатской церкви Андрею (в миру — Роман Мария Александр) Шептицкому.
Не разговор с Канарисом растревожил митрополита.
Приближался час, когда уже не лгут ни себе, аи людям. Но «кому повем печаль свою»? Кому мог сказать гордый умный иерей: «Всю жинь я ставил на дохлого коня: готовил победу Германии над славянским Востоком».
Митрополит ворочался с боку на бок на двуспальной йровати, с трудом приподымая утонувшее в пуховиках и одеялах грузное немощное тело. На минуту дрема одолевала его, перед глазами возникали видения: то на него глядели полные укора, наполненные мукой глаза Иванны, то звучал ее голос: «Пожалейте их. ваша эксцеленция! Одно ваше слово! Вам ничего не будет!»
Пожалеть! Кого пожалел он на своем пути?
Митрополит прислушался. Тишина. Тишина кругом. Но вот в нее врывается топот кованых сапог... Это по Европс шагают фашисты. Нет. не шагают, как прежде, а торопливо покидают завоеванные территории. Вот уж от берегов Волги докатились почти до Буга. А где же его детище, батальон «Нахтигаль», созданный им из отпетых головорезов? Давно ли с голосистым пением он проходил под арку капитула? Прежде чем начать массовые убийства и грабежи мирного населения, батальон получил благословение его, митрополита Шептицкого.
О, он хорошо запомнил тот день! Вывезенный келейниками на балкон, дряхлеющей рукой благословлял уже состарившийся митрополит почтительно глядевших на него коменданта батальона «Нахтигаль», сотника Романа Шухевича, капеллана Ивана Гриньоха и других националистов, переодетых в немецкие мундиры.
Вместе с новым видением в уши митрополита врываются залихватские голоса добровольцев дивизии «Галичина». Шагая по улицам Львова, который немцы назвали Лембергом, они поют украденную ими у украинского народа песню: «Зажурились галичанки, тай на тую зміну, ща відходять усусуси тай на Україну».
Украинские эсэсовцы, завербованные членам» «.военной управы» и его, Шептицкого. подопечными священнослужителями, печатают шаг в сапогах немецкого образца. Молнии СС на шлемах — свидетельство прямого подчинения рейхсфюреру гитлеровской гвардии Гиммлеру. На флажках, свисающих у трубачей, надпись: «На Москву!»
Но до Москвы не дошли немецкие наймиты, несмотря на благословение митрополита и его иерархов...
Игра проиграна. Шептицкий переворачивается и. подтянувшись, включает стоящий на тумбочке около его широкой кровати продолговатый радиоприемник «Телефункен». Когда глазок его становится зеленым, кошачьим, митрополит начинает лениво вращать катушку настройки. Мир самых разнообразных звуков врывается в ночную тишину спальни владыки. И вдруг в эту какофонию звуков врезывается твердая, уверенная украинская речь.
Рука митрополита останавливает движение катушки. Лежащий на перинах и мучимый бессонницей старец слышит четкие, полные надежды слова:
«Сегодня Львов — трижды распятый город — молча дожидается прихода нового дня. Не будят больше Львов голуби Стрелецкой площади. Его больше не надо будить. Настороженный, чуткий, он не спит по ночам, он прислушивается к мертвой тишине оккупированного города и ожидает той минуты, когда его каменные львы еще раз сойдут с поросших мхом каменных постаментов.
Родной Львов, мужественный Львов все еще в руках врага. Немец, подлый завоеватель, подлый хам-немец еще ходит его улицами, еще оскверняет своим гнилым дыханием стены города князя Данилы, города людей, которые любят свободу и умеют умирать за нее. Но шаг немца уже не тот, да и вид его уже иной. Надвигается на него неумолимая смерть с Востока, ежедневно тысячами и тысячами гибнут его подлые солдаты в степях Украины и лесах России. Держится немец, как репей кожуха, захваченного Львова, не хочется ему возвращаться домой, потому что и там земля будет содрогаться от взрывов бомб и назревающего взрыва народного гнева. Ежедневно упивается ненец «экстренными сообщениями» штаб-квартиры Гитлера, но напрасно упивается. Угасает в нем вера в чудеса, чувствует он своим волчьим сердцем, что брехня не создает чудес, и его охватывает страх, неотвратимый дикий страх перед ночью, которая приближается, что обязательно придет и потрясающим львиным ревом позовет на смертный бой советский, родной Львов...»
Где-то далеко, на Замарстинове, завыла сирена, и митрополит вздрогнул. Ему и впрямь почудился львиный рев, пронесшийся над сонным городом.
Вдруг раздался мягкий и нежный женский голос:
«Говорит радиостанция имени Тараса Григорьевича Шевченко. Перед микрофоном выступал наш радиокомментатор, писатель Ярослав Александрович Галан...»
«Галан... Галан... Галан... Кто такой Галан? Где я уже однажды слышал это имя?» — мучительно припоминал Шептицкий, и вдруг его осенило. В начале 1931 года один из каноников принес ему январскую книгу выходившего тогда во Львове журнала «Вікна» и, всячески извиняясь, доложил, что этот журнал «паплюжит», то есть оскверняет, священную особу его эксцеленции. Каноник показал митрополиту отчеркнутое место в памфлете «Куры на ган-ку», где было напечатано дословно: «А что касается Шеп-тицкого, этот бородатый мутитель святой водички умножает свои «заслуги» основанием новой, уже наичернейшей из черных партии «украинского католического союза».
Фельетон был подписан «Яга». Митрополита задело не столько оскорбительное прозвище «бородатый мутитель святой водички», сколько то, что неизвестный автор, скрывающий по понятным причинам свою подлинную фамилию, очень едко, с большим знанием дела высмеял детище митрополита — новую партию, которая должна была пойти в атаку на коммунистов.
Шептицкий поручил тогда каноникам из консистории узнать, кто скрывается под псевдонимом «Яга», и завести на него досье. Так Шептицкий поступал всегда; в капитуле святого Юра на любого заметного инакомыслящего деятеля заводили своеобразное церковное следственное дело.
Дела эти лежали в большом, окованном стальными полосами сундуке, ключ от которого хранился у владыки. Изучая досье, он всегда мог парализовать противников униатской церкви, пробующих вести самостоятельную политику и пренебрегавших авторитетом Шептицкого. Одного «вольнодумца» через своих людей он лишал работы, пробуя сломить его волю голодом и нуждой. Другого с помощью тонко замаскированных связей церкви с пил-судчиками отдавал в руки полиции. В случае полного раскаяния и желания впредь подчиняться воле и указаниям митрополита малодушного ожидало не только всепрощение, но даже материальная помощь.
Уже в феврале 1931 года митрополиту доложили, что под псевдонимом «Яга» выступает молодой революционный писатель коммунист Ярослав Галан, изгнанный в конце двадцатых годов с учительского места в Луцкой украинской гимнации за свои левые убеждения.
Досье, заведенное на Ярослава Галана, росло быстро. Опытным мастерам политического сыска, каноникам Шептицкого удалось вскоре установить через их коллег, работавших под руководством епископа Иосафата Коцыловско-го в Перемышле, где некогда учился и жил Галан, что еще в 1924 году, приехав в Перемышль на каникулы, он вступил там в ряды подпольной Коммунистической партии Западной Украины. Каноники митрополита отмечали в досье появление каждого нового произведения Галана, соответственно их комментируя. Когда «Рабочий театр» во Львове поставил комедию писателя «99% », в которой был зло высмеян греко-католический поп отец Румега, стремящийся попасть в польский сейм, святоюрцы через своих тайныд агентов сделали все возможное, чтобы пьеса Эта поскорее сошла со сцены и ни в коем случае не проникла на сцены других профессиональных театров.
В первые недели войны по Львову распространился слух, что Ярослав Галан разделил судьбу своих друзей — революционных писателей Степана Тудора и Александра Гаврилюка, убитых одной фашистской бомбой 22 июня 1941 года. Каноники не без радости доложили митрополиту, что опасный смутьян Ярослав Галан уничтожен при вступлении немцев во Львов.
Митрополит убедился, что его обманули. Галан, оказывается, жив и говорит с Украины, с территории, занятой советскими войсками. Откуда Шептицкий мог знать, что радиостанция имени Тараса Шевченко работала из Саратова? Он просил любыми способами заглушать ее тлетворные передачи. Но в ту ночь, когда впервые услышал в оккупированном Львове митрополит голос писателя, ему только вспомнилась легенда, на которую ссылался Галан. «В грозный час,— говорил Галан,— когда сердце народа переполняется сверх меры гневом и оскорблениями за все нанесенные обиды, каменные львы оживают. Они отряхивают седину со своих грив, сходят со своих постаментов и бегут сонными улицами, наполняя их потрясающим ревом».
Правда, не рычание львов, а рокот советских тяжелых танков услышит митрополит в одну из последних ночей июля 1944 года. В мерном рокоте моторов боевых машин, сделанных руками советских тружеников на заводах далекой Сибири и Урала, митрополит почует грозный набат: грянет возмездие за все те беды, которые причинили он и его церковь в годы всенародного горя...
До самого рассвета не спится митрополиту. Уже в пятом часу утра он нащупывает толстыми пальцами звоночек и, раскачивая его над одеялом, дребезжащим звоном зовет келейника.
Сонный келейник, как всегда дежуривший за дверью, неслышно возникает на пороге опочивальни владыки.
— Что это за запахи со двора, Арсений? — спросил митрополит.
— Известное дело, ваша эксцеленция. Были акции, а теперь трупы жгут на «Песках» за Лычаковом.
— Закрой окно, Арсений, и принеси мне люминал! — попросил владыка.